саша денисова

В конце концов, было очень странно получить это письмо от тебя именно теперь. А может и очень верно.

Все правильно.

Помнишь, мы говорили о необратимости? Что человек ощущает драматургию жизни только, когда с ней сталкивается. С необратимостью. Что вот, река вынесла меня за этот поворот, потому что, скорее всего, это я выбрал эту лодку и это направление ветра, реки, дня, и те ромашки необратимо скрылись, а эти лютики я больше никогда не увижу. Или не я выбрал, а что-то изменилось -- отец умер, появились муж-жена, или лучше ребенок, или любовь прошла, или я сглупил, или друг предал, или я слабак, наконец, или это бог меня уберег. Но обратного, обратимого -- нет, нет уже у меня этого козыря на руках. И, в общем, так тоже жизнь хороша.

Поэтому я отвечаю со стороны необратимости. Фактически ни того, ни этого письма нет.

Где-то в других снах, может быть, твоих я все еще существую -- в той перспективе, в той одуряющей, одухотворяющей перспективе себя самой, которая, увы, не сбылась, а исчезла за поворотом реки. Мы пускали листья, мой поплыл, твой остался за поворотом.

Впрочем, я всего лишь проекция какой-то другой женщины. И в твоем смысле, и вообще.

Женщины летним днем.

Спектакль про коров. Коровы такие девицы с ватной грудью, в цветастых платьях, ходят как с радикулитом и бьют себя хвостом по бокам, колокольчиками гремят. Одна деревенская корова, с кругами под глазами, дура дурой, ластится к хозяйке. А другая оторва пьяная, гулящая такая типичная. Хозяюшке своей знаками показывает, слушай, дай закурить, тетка?

Вилис говорит, что начался спектакль с его тетки с хутора, которая ему молоко поставляет. Он ее расспросил, как они расстаются с коровами, тетки. Кто-то старается в тот день, когда ее на бойню ведут, уйти с хутора. Кто-то ложится и лежит. Всем тяжело. И всегда зарекаются крестьянки -- ну ее, так больно, стареет, забивать надо, больше никаких коров, и снова покупают. Снова отношения.

Этюдами все сделали. Есть задание -- думать. Как коровы едят, думают, живут. И актеры приносят плоды размышлений. Коровы кокетничают, любят, бунтуют, бросая в пастуха цепи, под Баха тоскуют, едят, неряшливо как реальные коровы жуя и разбрасывая в разные стороны яблоки над кормушкой, пока пастух им книжку читает. И плачут в конце.

Херманис говорит, что надоело ему уже про деревню. Правда, прибавляет, что деревня латышская кончится, когда последняя крестьянка сдаст последнюю корову на мясо, а новую не возьмет.

Щербаки -- прекрасные люди. Отвезли меня в местную Швейцарию под названием Сигулда. Посмотрели там на горки-холмы-канатки, я говорю, Щербаки, я туда не полезу, высоты боюсь. Были на взморье, солнце, тень на море, ветер, дюны, красиво, идешь по песку неизвестно куда и хорошо. Среди сосен -- мухоморы, толстые, красные.

Подумала, как просто бывает жить, что даже все равно, как постареешь и умрешь.

Поехали в Кримулдскую кирхе, первую в Латвии, там было венчание и девочка-ангел прыгала в проходе с букетиком белых астр, ожидая невесту.

Полезли в лес, там на горе часовня стоит крохотная, лежат молитвенники и свои собственные молитвы можно писать в тетрадке кривым почерком. Любой, кто хочет, заходит в сруб, где иконки, цветы, четки -- и пишет или читает.

Была там молитва -- Господи, эта молитва за тех, кто еще не умеет молиться.

Молодая турчанка -- однолетняя -- смотрит на меня из обеденного стульчика, развернувшись, тянет ручонки (три цепи на запястьях, золотые змейки, солидные, родительское благословение) из коляски, я ей улыбаюсь, не то что умилительно, а как-то как можно улыбаться и взрослым, но взрослым бессмысленно, потому что поймут мимо, растрачено будет для себя, а сзади маячит широкое лицо ее отца, и оно мне отвечает, гордостью, счастьем, еще больше расширясь этой улыбкой (хотя ты вот учил улыбаться всем, в лицо, и я, помню, тогда пошла, и от Алексеевской до Чистых так улыбалась, что чуть не загребли, когда уже милиционерам подозрительно осклабилась, переборщила,но вовремя подобралась в суровость, когда уже подошли, ткнула удостоверение, и единственный, кто улыбнулся мне в ответ -- вот эксперимент, еле доехала, Арчи еще попрекал, вздумала тоже еще, улыбаться подряд -- был дедушка-узбек, возникший над внуком, когда малышу я адресовала, уже безо всякого эксперимента, улыбку, наверное, единственную, которая безо всякого получилась, искреннюю что ли вот.
у меня дождь, нехотя убралась с пляжа, пальмы хлобучит ветер, одна надежда на красное вино, скоротать вечер.

ЛЮБОВЬ ПО НЕДОСМОТРУ (одноактная lj-пьеса)
действующие лица:

СТРЕКОЗА - говорящая стрекоза, пол женский
ОДЕЯЛО - говорящее одеяло, пол перемежающийся
ПО НЕДОСМОТРУ ЖИВОЙ - недостаток мужского пола, говорящий


( Collapse )

( Collapse )