саша денисова

( Collapse )

Почему все нормальные люди, придя с дня рождения эээ... веселыми, ложатся спать, а я лезу в инет, где оставляю комментарии причудливого смысла и главное: обзываю ни в чем неповинного мужчину СЫЧОМ!

— Выведут тебя когда-нибудь, Парнок, — со страшным скандалом, позорно выведут — возьмут под руки и фьють — из симфонического зала, из общества ревнителей и любителей последнего слова, из камерного кружка стрекозиной музыки, из салона мадам Переплетник — неизвестно откуда, — но выведут, ославят, осрамят... (с)

Некоторые просто не могут провести праздник по старинке, без атчота:)

RFW, день первый. Показ Вивьен Вествуд задержали на полтора часа. Я села в парке ЦДХ, возле будки нестле -- съесть мороженое и поболтать ногами. Мимо спешили нарядные, нарядные особым способом люди, способом, каким одеваются только на неделю моды. Вот мимо размеренно прошагал блондин -- склеенный ежик прядей, вывесочная улыбка человека, решившегося на демарш – прошагал в трусах и пиджаке. Пиджак такой, с отлаженной подмышечной паутинкой складок, с гладкостью итальянских ателье пиджак, хороший, словом. Трусы, надо сказать, были не очень короткие, плотные, хотя и кружевные. И еще он был в резиновых сапогах. Спутница – сахарная вата волос, сколотая шляпкой с вуалеткой – с победной рассеянностью лица а-ля мадам де монтеспан. Перед показом они намеренно замешкались перед тем, как усесться: трусы не должны были пропасть втуне.
Пока сидишь, ждешь подолгу, обречен разглядывать. В темноте горят слитки сумок, чешуей дискотечных шаров переливаются бисерные шляпки. Под полированными лысинами искрят крокодиловые пиджаки. Взлетают к ушам декорированные верту. Многие – особенно юноши, с люто, по-самурайски зачесанными и закрученными наверх хвостами – отчаянно жуют жвачку, жуют, словно эта челюсть ходуном, вдобавок к джинсам жербо и жакету ферре, бонусом сигнализирует о статусе. А может, имитирует речь, активность, динамику. ( Collapse )

Солнце прожигает горбик капюшона на спине. Если свернуть во дворы – а свернуть в них хочется, запетлять, продлить дорогу из гастронома – на припеке закипает, как вишневая смола, жизнь. Вязкая, вязче, чем меда струя. Гаражи у сталинок, гофрированные клети, птичник, мерцающее, щебечущее свао, сменяются гаражами у новостроек, зеленым полиэтиленом, незаселенными, как и гигантский меловой куб дома. Открытыми туфельками хорошо цокать в незаселенном дворе, пахнущем побелкой и новой жизнью. Солнце выглядывает из-за плеча шестнадцатого что ли этажа, а на цок-цок выбегает охранник, сразу же плавится улыбкой, вот же весна, раскосыми глазами смотрит строитель, замер мастерок. Здесь еще никто не живет, никто не ходит.
А вот опять сталинки: старушки в картузах (почему обе в картузах? ага, козырьки от солнца) с осуждением смотрят, как три пончика нога за ногу, а на ногах острия шпилек, а еще и буратинный носок, которым вжимаются окурки в песок, пьют пиво на их дворовой лавочке. А ведь рядом детская площадка! А там малыш раскачал качельного петуха до остервенения. Даже страшно за малыша: что может сделать с ним бешеная птица? Девочка стоит за спиной деда, стоит почти в шпагате, одной ногой на ограде, с резьбой ограда, от которой еще остается спиральный штопор на мякоти ладони, другой ногой -- на аканфе скамеечной спинки. Всегда хорошо постоять так -- опасно. Лет семнадцати трое мальчишек выбежали на улицу – в рубашках – съесть мороженое: едят, ржут, держат ногой тяжелую, с домофонной защелкой дверь. Мороженое -- в стаканчиках, тянется клеем янтарный наполнитель. Девушка в трепещущем пухе курточки цаплей переминается возле джипа, мужчина по-хозяйски, вразвалочку огибает капот, звеня ключами. Бездомный здесь же, рядом, над баком щурится на солнце – под угрюмым валиком надвинутой шапочкой. Той-терьер потерял одну из четырех розовых туфелек, стал развязно прихрамывать, как девица на рандеву. В колясках едут серьезные люди, с серьезными на жизнь взглядами. Их везут сентиментальные мамаши. Улыбаться нужно чуть позже, поднимая глаза на них.

Как ни петляй, дворы кончились. Туфли стерли пятку, задник пришлось на полпути заломить и пришлепывать уже совсем по-летнему. А вечером сесть в поезд – как же хорошо оставить все дела к черту -- и к другим дворам, другим воспоминаниям.

Вчера посмотрела «Красавицы. Verbatim» -- спасибо драматургам: zenzinich и _vz_.

Перед этим на минуточку забежала в «Практику» по делу: и меня окружила плотная – в своей устроенности -- театральная жизнь. Камеры снимали выставку, просили ходить тише, Родионов в преддверии вечера обсуждал, как обстоят дела с плазмой, я погуляла по залу для йоги и вступила в переговоры с барменом -- он советовал ризотто с грибами. На фоне этого шума -- камеры-плазма-йога-ризотто – ты уютно плыл в теплом воздухе, среди белого кирпича, гладких столиков и круглых спинок, плыл с чашкой кофе в руке, разбеленный и подслащенный, как этот самый кофе. ( Collapse )

*Поскольку фото это, видимо, является столь же энигматичным, как произведение современного искусства, даю синопсис. Недавно я ехала в поезде. И познакомилась с девушкой Олей. ( Collapse )

Пошла сегодня в бассейн.
Человеку, бросившему пить и курить, крайне важно вести подчеркнуто спортивный образ жизни.
В бассейне дежурная, предупредительно отобрав квитанцию, сообщила: две дорожки забронированы, корпоратив, а на третьей пять человек.
Вот счастье!
( Collapse )

{Уистлер – мастер штриха. И оборки дамских платьев, и амстердамские балконы разлетаются в штрих как горящие сосновые иглы. Между балясинами венецианских дворцов темнота соткана из стриженого штрихового ворса. Голуби на офортах летят единой жужжащей морзянкой, напоминают печной дымок. Каракули волн – в японском духе: закорючки гребня проставлены так, словно просто по-хозяйски смазали остаток туши с пера. Штрих - перья, ресницы, дымок, веревка, лабиринт – ацтекский, с прямоугольными углами. Все эти торговки горчицей, тряпичницы, лудильщицы – богачки. На их одежды, лица, ветошный сумрак убогих комнат них ушло такое количество замысловатого штриха, что могут позавидовать королевы. Дворовая инфанта – Фюметта – повторяет веласкесовскую позу: девочка на шаре собственной юбки. Уистлер -- кофейная возня тени, угольный обвал темноты. Акварельные полосы морских пейзажей протянуты, как белье по веревке.}

--Зачем людям нужен Уистлер? – надменно сказала ошеломленному Кондрату известный арт-критик (солнце, мы тебя по-прежнему любим:) Кондрат надменно ответил, что он -- не люди, что это его любимый художник, после чего, примирившись, они стали разглядывать лодку с огоньком и одновременно узнали в ней крокодила.
Месяц спустя я и двое сподвижников, подойдя к этой же картине, также синхронно уличили в лодке крокодила. Я подумала: то ли мои друзья очень похожи, то ли все они ку-ку, то ли это действительно – крокодил.
Сподвижники, впрочем, безучастным шатанием по выставке иллюстрировали мысль, что им Уистлер как раз не нужен. Мало того: когда им стало скучно, они стали подбегать ко мне из-за углов и, дергая за юбку, даунически кричать: «Мама, пойдем домой, а?»
Высшей формой развлечения было разглядывать каракули, которыми я черкаю блокнот. «Как ты думаешь, что она там пишет? – спросил один клоун у другого. -- Названия картин переписывает!»