Гипс, зеленка и теплоход "Узбекистан"
Бежала по делу, поскользнулась на льду, предварительно его выискав на асфальте, упала, разбила коленку в кровь, ну и порвала, извините, колготы и, доковыляв до дела, а подумала, а пошло оно к черту. И обидевшись на мир, потащилась домой. Театру сказала мысленно -- у меня уважительная причина, травма, не могу я в тебя!
В детстве я падала постоянно. Стоило мне вообще начать идти. А поскольку я росла в Ялте, в Массандре, на самой горе, то ноги мои были разбиты хронически и перемазаны зеленкой. До сих пор в детских шрамах -- где косой, где кривой, где душераздирающий, где словно клеймо стоит припечатанное. Мама все детство бубнила: смотри под ноги, смотри под ноги. До сих пор -- не помогает. Я валилась, шмякалась, вывихивала ногу, бежала и спотыкалась, прыгала и цеплялась пальцем за торчащую арматуру. Я знала все ямы, ямки, люки, бровки и крюки во дворе на ощупь. Словом, раз в день, а то и больше, я забегала в свою 45 квартиру на технический перерыв -- чтобы меня чем-то прижгли и продезинфицировали.
Однажды -- Коля, мой воспитатель, практически старший брат, не даст соврать, он тут учит меня периодически по старой памяти жить, прямо из Массандры -- я своими заплетающимися ногами побежала по горкам за детьми. Куда-то мы упоенно неслись, как вдруг под ногами, метра на три вниз земля разверзлась и обнаружилась стройка, все дети ухнули от удивления и мгновенно свернули, а я же поняла, что не успеваю, когда тело уже летело на стройплощадку -- и шмякнулась на гравий, на осколки кирпича в позе лягушки, растопырив руки, ноги и пальцы. Локальный дождь из девочек-лягушек. Треск от кисти в руке дошел до плеча и образовался перелом, да еще какой-то сложный, что меня загипсовали от пальцев одной руки до всего следующего плеча. В июле-то месяце удовольствие еще то для десятилетней девочки.
Носила один халатик с белками -- ничего другое на эту конструкцию с прижатой к туловищу рукой не налезало.
Так вот, я дошла домой в роскошном своем любимом платье -- все трагедии в детстве связаны с самыми красивыми платьями -- желтом с васильками, перепачканном кровью и, как уже мне было ясно, безнадежно испорченном. Кровь с подбородка накапала. Больше всего боялась, что будут зашивать -- молочной сестре Веремеше, моему отвратительному спутнику детства, зашивали, она со смаком рассказывала, как это страшно больно и задирала свой бледный подбородок, с близкими синим венами и показывала неприятную борозду с желваком. Я рыдала на диване и требовала отменить скорую.
Но меня таки увезли в Ливадийскую больницу. Ноги были в месиво. Их широкими мазками покрыли зеленкой-- позже для школы придумаю роскошную версию, что меня посадили в чан с зеленкой, так много было ран потому что, версия проканает, я помню, что сочинила такие подробности бытия чана, вплоть до трещин и пленки на зеленочной жиже, что одноклассники хватали инфаркт от зависти. Зашили и подбородок, несмотря на мои просьбы оставить все как есть, что я, мол, подержу, оно и срастется. Я была теперь дефективная, как и ненавистная Веремеша.
Поместили в палату, почему-то с мальчиком. Мест что ли не хватало. Лежала я там недолго, но успела узнать, что у мальчика какая-то ерунда в голове, вавка, как сказала мама, отчего ум мальчика слегка помутился. Поэтому я мальчика побаивалась. Он сам с собой разговаривал, но и со мной тоже, по-моему он просто боялся операции, а как же ее не бояться.
Лежать в больнице у море не так и страшно -- море видно, чайки летают, кипарисы торчат. Почти как дома.
Лето прошло впустую. Ну как можно гулять загипсованным -- стоять истуканом? Один раз Коле -- молодому, двадцатишестилетнему тогда, дали меня в нагрузку на день рождения. Там были шумные взрослые с прическами, толкотня, темная комната, хаханьки. Все ходили и пили. Коля досадовал, не знал, куда меня деть, ему надо было за кем-то ухаживать. Да и мне там тоже было жарко и противно. И стыдно -- за гипс. Какие-то красивые взрослые девушки спросили ласково, как меня зовут, я вспыхнула, заподозрила издевательство и выбежала из комнаты.
Потом тетя Лида с мамой придумали катать меня на теплоходе "Узбекистан" в течение дня. На теплоходе было все как в кинофильмах о зарубежной жизни -- стаканы со льдом и кожаные диваны. Они забурились в бар, а я мрачно думала, когда же мы наконец причалим к берегу и все они перестанут меня позорить. И дадут мне наконец тихо сидеть дома. И погибать.
В детстве я падала постоянно. Стоило мне вообще начать идти. А поскольку я росла в Ялте, в Массандре, на самой горе, то ноги мои были разбиты хронически и перемазаны зеленкой. До сих пор в детских шрамах -- где косой, где кривой, где душераздирающий, где словно клеймо стоит припечатанное. Мама все детство бубнила: смотри под ноги, смотри под ноги. До сих пор -- не помогает. Я валилась, шмякалась, вывихивала ногу, бежала и спотыкалась, прыгала и цеплялась пальцем за торчащую арматуру. Я знала все ямы, ямки, люки, бровки и крюки во дворе на ощупь. Словом, раз в день, а то и больше, я забегала в свою 45 квартиру на технический перерыв -- чтобы меня чем-то прижгли и продезинфицировали.
Однажды -- Коля, мой воспитатель, практически старший брат, не даст соврать, он тут учит меня периодически по старой памяти жить, прямо из Массандры -- я своими заплетающимися ногами побежала по горкам за детьми. Куда-то мы упоенно неслись, как вдруг под ногами, метра на три вниз земля разверзлась и обнаружилась стройка, все дети ухнули от удивления и мгновенно свернули, а я же поняла, что не успеваю, когда тело уже летело на стройплощадку -- и шмякнулась на гравий, на осколки кирпича в позе лягушки, растопырив руки, ноги и пальцы. Локальный дождь из девочек-лягушек. Треск от кисти в руке дошел до плеча и образовался перелом, да еще какой-то сложный, что меня загипсовали от пальцев одной руки до всего следующего плеча. В июле-то месяце удовольствие еще то для десятилетней девочки.
Носила один халатик с белками -- ничего другое на эту конструкцию с прижатой к туловищу рукой не налезало.
Так вот, я дошла домой в роскошном своем любимом платье -- все трагедии в детстве связаны с самыми красивыми платьями -- желтом с васильками, перепачканном кровью и, как уже мне было ясно, безнадежно испорченном. Кровь с подбородка накапала. Больше всего боялась, что будут зашивать -- молочной сестре Веремеше, моему отвратительному спутнику детства, зашивали, она со смаком рассказывала, как это страшно больно и задирала свой бледный подбородок, с близкими синим венами и показывала неприятную борозду с желваком. Я рыдала на диване и требовала отменить скорую.
Но меня таки увезли в Ливадийскую больницу. Ноги были в месиво. Их широкими мазками покрыли зеленкой-- позже для школы придумаю роскошную версию, что меня посадили в чан с зеленкой, так много было ран потому что, версия проканает, я помню, что сочинила такие подробности бытия чана, вплоть до трещин и пленки на зеленочной жиже, что одноклассники хватали инфаркт от зависти. Зашили и подбородок, несмотря на мои просьбы оставить все как есть, что я, мол, подержу, оно и срастется. Я была теперь дефективная, как и ненавистная Веремеша.
Поместили в палату, почему-то с мальчиком. Мест что ли не хватало. Лежала я там недолго, но успела узнать, что у мальчика какая-то ерунда в голове, вавка, как сказала мама, отчего ум мальчика слегка помутился. Поэтому я мальчика побаивалась. Он сам с собой разговаривал, но и со мной тоже, по-моему он просто боялся операции, а как же ее не бояться.
Лежать в больнице у море не так и страшно -- море видно, чайки летают, кипарисы торчат. Почти как дома.
Лето прошло впустую. Ну как можно гулять загипсованным -- стоять истуканом? Один раз Коле -- молодому, двадцатишестилетнему тогда, дали меня в нагрузку на день рождения. Там были шумные взрослые с прическами, толкотня, темная комната, хаханьки. Все ходили и пили. Коля досадовал, не знал, куда меня деть, ему надо было за кем-то ухаживать. Да и мне там тоже было жарко и противно. И стыдно -- за гипс. Какие-то красивые взрослые девушки спросили ласково, как меня зовут, я вспыхнула, заподозрила издевательство и выбежала из комнаты.
Потом тетя Лида с мамой придумали катать меня на теплоходе "Узбекистан" в течение дня. На теплоходе было все как в кинофильмах о зарубежной жизни -- стаканы со льдом и кожаные диваны. Они забурились в бар, а я мрачно думала, когда же мы наконец причалим к берегу и все они перестанут меня позорить. И дадут мне наконец тихо сидеть дома. И погибать.
